Шестая книга судьбы - Страница 144

144

— Понимаю. Как бы ни сложились обстоятельства, я сделаю так, что…

— Вот и прекрасно. Мне незачем знать больше. Поступайте, как считаете нужным, и помните, что ваши действия не должны спровоцировать немедленного противодействия. Лучше, если они будут неожиданными, но не дадут повода для их отмены. Тогда все пропало.

В тот день Петеру пришла в голову еще одна мысль, одна из многих за последнее время: что, если написать точно такую же прокламацию (а лучше несколько) и повесить где-нибудь? Ее сразу обнаружат и… и решат, что у Эрны есть сообщники. Вместо того чтобы отвести от нее подозрение, он спровоцирует допросы «с пристрастием». Нет, это не годится…

XXVI

Im Namen des deutschen Volkes

Эрна сидела на скамье подсудимых, отгороженная ото всех невысокой деревянной ширмой. Позади стояли двое полицейских в киверах и белых ремнях, перед нею над небольшим столиком сгорбился адвокат Глориус. Справа на подиуме за высоким судейским столом — три молодых человека в красном. Дальше — важного вида прокурор, беспрестанно поглядывавший на Эрну, перед судейским столом — секретарь, стенографисты. Где-то в зале находились ее отец и тетя Кларисса. Да, вот они, во втором ряду.

Накануне профессор Вангер вторично встречался с адвокатом. Две вещи ошеломили его: первая — Эрне грозит смертный приговор, вторая — судить ее будет Петер Кристиан.

С той самой первой минуты, когда он узнал об аресте дочери, Вангер понимал, что это очень серьезно и смертельно опасно. Ведь он знал о немецких лагерях и тюрьмах такое, чего простому обывателю знать не полагалось. Но чтобы за дурацкую листовку могли осудить сразу на смерть, этого он все-таки не предполагал.

— Таков приказ Фрейслера, — еще раз повторил Глориус.

— Но за что? Вспомните, ведь когда-то подобное обращения к канцлеру могло быть запросто опубликовано в оппозиционной прессе. Ведь в нем нет ни призыва к мятежу или перевороту, ни угроз или прямых оскорблений. Я понимаю, что времена изменились и появилась куча всяких законов, но не до такой же степени! Что вы, юристы, сделали с нашим правосудием, Глориус?

— То же, господин Вангер, что мы все сообща сделали с нашей страной. Каждый на своем месте. Вам, профессору университета, что, ни разу не пришлось поступиться принципами? Вы лично не заключали сделок с режимом? Вы ведь тоже в какой-то мере правовед, преподающий будущим юристам Римское право. Или оно уже не в чести? Если мне не изменяет память, Гай или Павел ввели норму: «Мысли человека не подлежат наказанию». Сомневаюсь, что нынче она востребована. — Глориус вздохнул и продолжил уже более мягко: — Вот вам и ответ. Однако сейчас не время искать виновных. Да и поздно уже. Что касается инкриминируемых вашей дочери обвинений, то формально их не оспоришь. Поступая на работу в Немецкий Красный Крест, она давала клятву верности фюреру и канцлеру. Об этом есть запись в ее личном деле. Это вам по поводу измены. А саботаж…

— Что же делать? Может быть, сразу подготовить прошение?

На это вопрос можно было и не отвечать.

— Это суд высшей инстанции, профессор. Любая апелляция по его решению не только запрещена, но и наказуема.

…Эрна опустила глаза. Зачем она писала эти листовки?

Уж конечно, не для того, чтобы кого-то к чему-то призвать. Она прекрасно понимала, что люди пройдут мимо и единственное, чего она добьется, это разговоры по углам и на кухнях да беготня полицейских. Никто не остановится возле ее язвительной прокламации и не воскликнет: «А ведь и правда, черт возьми, обещал!»

Вспомнив рассказ Софи Шолль о примитивистах и их манере самовыражения, Эрна решила поначалу избрать именно такой стиль для своего протеста. Никаких рассуждений, никакой аргументации. Ведь еще кто-то из древних точно подметил: очевидное умаляется доказательствами. Свежевыпавший снег — белый. Начни аргументировать это утверждение, доказывать его с жаром и многословием, и рискуешь получить обратный результат: а так ли уж верно, что снег белый, если для того, чтобы убедить в этом, требуется столько умных слов?

Она написала: «ВО ВСЕМ ВИНОВАТ ГИТЛЕР!», повесила листок на стену и долго на него смотрела. Нет, в этой фразе чувствуется крик отчаяния. Это передастся читающим, и они придут к простому выводу: у человека большое горе, и он просто сломался. Стоит ли обращать внимание на истерику. Нет, текст должен быть спокойным, внушать ощущение продуманности.

Эрна скомкала свой первый отвергнутый вариант. На чистом листе она нарисовала вертикальную линию и две косые подпорки с обеих ее сторон. Слева она пририсовала букву «А», справа — «Н». Получились инициалы Гитлера с заключенной между ними руной смерти. Она снова повесила листок на стену. Опять не то. Слишком заумно, не листовка, а какая-то шарада из детского журнала. Да еще с не очень понятным смыслом.

Она снова взяла чистый лист и через несколько минут сочинила третий, окончательный вариант.

И вот теперь сидит и думает, зачем она это сделала. Неужели мало примера «Белой розы», наглядно показавшего всем, что подвигнуть кого-либо на сопротивление ни словом, ни своей смертью в этой стране невозможно. Ты даже не станешь в их глазах героем, а будешь скорее глупцом, совершенно не ориентирующимся в реалиях жизни.

Теперь Эрна понимала, что поступила глупо. И не просто глупо, а чудовищно эгоистично, прежде всего в отношении отца. Если кто-нибудь потом назовет ее поступок самопожертвованием, он будет не прав, ведь она принесла в жертву не только себя одну.

144