Шестая книга судьбы - Страница 29

— Сейчас, когда на всех нас легло это черное пятно, Совершенно необходимо показать, что не те несколько отщепенцев определяют лицо университета, а такие, как ваш сын.

— Но он не закончил курс, — заметил профессор.

— Неважно. Это даже лучше. По велению сердца он ушел из этих стен добровольцем. — Бенезер записал что-то в блокноте, — Надеюсь, ваша дочь не откажется написать краткое эссе о брате для нашей газеты и стенда?

Вопрос был риторическим Бенезер встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Он подошел к большому живописному портрету Гитлера и, глядя на него, остановился в раздумье. Фюрер, устремивший взгляд куда-то вдаль, стоял, опираясь руками на спинку стула. Двубортный коричневый пиджак с широкими лацканами, повязка, Железный крест, золотой партийный значок и черный значок за ранение в Великой войне. Но главной деталью на портрете были знаменитые гипнотические глаза. Влажные, как будто наполненные слезами, они заключали в себе что-то великое, увиденное по замыслу художника в будущем… Очень хороший портрет. Это была копия с оригинала, висевшего здесь же, в Мюнхене, в Доме немецкого искусства.

— Послушайте, Готфрид, а почему в ваших лекциях вы никогда не проводите параллели между прошлым и настоящим? — спросил неожиданно Бенезер, продолжая рассматривать портрет. — Неужели в истории Римской республики нет таких примеров, которые можно было бы сопоставить с нашими, не менее героическими днями? Нельзя относиться к прошлому как к чему-то совершенно независимому и самодостаточному. История — это не просто перечень фактов. Это прежде всего совокупность примеров, состоящая из поступков и деяний Плохих и хороших, великих и позорных Вы читали в «Историческом вестнике» статью доктора Геббельса о преподавании науки в условиях современной Германии? — Он подошел к столу и взял в руки свой блокнот. — «Наука, а уж тем более историческая наука, всегда была расовой, как любое творение человека, обусловленное текущей в его жилах кровью».

«Донос или так просто? — думал профессор, слушая Бенезера. — Может, уже Шнаудер постарался? Или слухи о микрофонах, якобы установленных в некоторых аудиториях университета, не такие уж и слухи…».

— Вот, к примеру, о чем была ваша последняя лекция? — спросил Бенезер

— О гражданской войне Первого триумвирата.

— Ага, — наморщил лоб руководитель парторганизации, — напомните, о чем там речь…

— О том, как поссорился Юлий Цезарь с Помпеем Великим и сенатом и между ними началась война, — как можно более примитивно пояснил профессор.

— Та-а-ак… ну и кто победил?

— Разумеется, Цезарь

— Ну вот видите, вот вам и аналогия: тридцать четвертый год, заговор Рема. Президент растерян, армия бездействует, но решительные действия фюрера — и страна избавлена от банды гомосексуалистов!

Ничего более глупого Вангер никогда в жизни не слышал. Он смотрел на Бенезера — уж не шутит ли тот? Однако член совета нацистских преподавателей был вполне серьезен и очень доволен своей «исторической параллелью».

— Но, господин секретарь, там была настоящая война, а не арест группы заговорщиков в течение одной ночи. К тому же как раз Цезарь был замечен в гомосексуализме.

— Вот как? — Бенезер, слегка смутившись, посмотрел на собеседника и пожевал губами. — Ну, в общем, вы меня поняли, Вангер. Постарайтесь уже на следующей вашей лекции учесть мои замечания. Уж если наши математики и физики научились подходить к своим наукам с позиций научного национал-социализма, то вам, историку, просто стыдно топтаться на месте. Берите пример с Ленарда, Штарка, нашего знаменитого Тюринга и этого… как его… Кто читает теперь этнологию? Да-да, Динстбаха…

В это время на столе зазвонил телефон. Бенезер взял трубку.

— Слушаю, господин ректор… Да, одну минуту. — Он посмотрел в блокнот. — Кристоф Пробст, господин ректор… Да, к сожалению, тоже наш… Медик, недавно приехавший с фронта в отпуск по случаю рождения третьего ребенка… Что?.. Совершенно с вами согласен. — Бенезер, посмотрев на Вангера, жестом показал, что тот может идти. — Совершенно с вами согласен, господин ректор…

Вангер, покинув кабинет, стал вспоминать статью Бруно Тюринга «Немецкая математика», в которой этот тогда еще совсем молодой астроном из Гейдельберга громил теорию относительности еврея Эйнштейна. Он противопоставлял ему представителей нордической расы Кеплера и Ньютона, упоминал о категорическом императиве Иммануила Канта, доказывал, что естествознание должно прежде всего раскрывать сущность германской расы и ее славного существования, а потом уж все остальное Вскоре после этой статьи Тюринг переехал в Мюнхен и стал профессором их университета.

Вспомнил Вангер и о «Немецкой физике» нобелевского лауреата Филиппа Ленарда, чью книгу нацисты рассматривали скорее как орудие политической борьбы, нежели научной полемики. Тот доказывал связь крупных научных открытий не столько с холодным расчетом сколько с интуицией, базирующейся на немецкой духовности. Только тот ученый способен на истинно великие открытия, кто связан кровными и духовными узами со своим народом и предками (разумеется, речь шла о немцах). А так называемая мировая наука с ее сомнительными общечеловеческими ценностями есть не что иное, как попытка международного еврейства… Ну и так далее.

Уж не придется ли и ему, профессору Вангеру, в ближайшее время начать преподавание курса «Немецкой истории Рима»? Впрочем, она уже давно была, эта «немецкая» история Мы просто привыкли и не замечаем того, о чем говорим и что слушаем.